историческая память

Главная страница » историческая память

ПИЖ №2 (46) 2025 — Е. Ю. Зубкова. «ПОБЕДА И ВЕЛИКОЕ ПРОЩАНИЕ»: КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ И ПОЛИТИКА ПАМЯТИ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ. 1945–1965 ГГ.

В России существуют и сосуществуют несколько памятей о войне: одна формировалась спонтанно как живой опыт пережитого, другая была результатом реализации целевого государственного проекта, результатом политики по конструированию памяти. В какой степени государственный коммеморативный проект учитывал общественный запрос на память о войне? Какие цели преследовала государственная политика памяти, создавая образ Великой Отечественной войны? Как этот образ воплощался в различных мемориальных форматах? Этим и другим вопросам формирования памяти о войне — от Дня Победы 1945 г. и до Дня Победы 1965 г. — посвящена статья.

|

ПИЖ №3 (43) 2024 — С. В. Селиверстов. «ВСЕ ДОЛЖНО ПРИЙТИ, ЕСЛИ ЗАТРАЧЕН ТРУД И ЕСТЬ ЖЕЛАНИЕ И НАСТОЙЧИВОСТЬ “ИСКАТЬ И ПОЗНАВАТЬ”»: НИКОЛАЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ НОСОВ КАК НАСТАВНИК

Данный очерк имеет мемориальный характер и посвящен 100-летию Николая Евгеньевича Носова (1924-2024). В очерке раскрыт малоизвестный факт эпистолярного общения ученого-историка с провинциальным студентом из г. Караганда (Казахстан) в первой половине 1980-х гг. Этот частный случай показывает явление бескорыстного научного наставничества, характерное для российской академической культуры ХХ в. Источником для очерка послужили письма Н. Е. Носова, хранящиеся в рабочем архиве С. В. Селиверстова (г. Астана). Причиной обращения студента с письмом к ученому стал интерес к средневековой истории, в частности к внутренней политике (опричнине) в XVI в. Особенно студента интересовала точка зрения Н. Е. Носова о двух путях развития России — феодальном и раннебуржуазном. Ученый позитивно воспринял интерес студента к сложной и дискуссионной проблематике. Началась переписка. Письма Н. Е. Носова свидетельствуют, что он стремился осмыслить особенности исторического развития России в широком плане — через реалии, а не через схему и «социологическую прямолинейность». Ученый поддержал желание студента написать дипломную работу по дореволюционной историографии черного крестьянства, но предложил не увлекаться теоретизированием в области историографии и источниковедения. В конечном счете Н. Е. Носов рекомендовал продолжить учебу в аспирантуре. Скоропостижная смерть ученого прервала эпистолярные и человеческие отношения, но когда молодой историк издал монографию по результатам кандидатской диссертации, то посвятил ее памяти своего наставника — Николая Евгеньевича Носова.

ПИЖ №3 (43) 2024 — В. В. Лапин. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ О СОБЫТИЯХ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ 1853-1856 ГГ. НА КАВКАЗЕ

Среди трех десятков вооруженных конфликтов XVIII — начала XX в. с участием России четыре войны выделяются своим отражением в исторической памяти государства и общества. Это Северная война 1700-1721 гг., Отечественная война 1812 г., Крымская война 1853-1856 гг. и русско- турецкая война 1877-1878 гг. Конкуренцию последней в коммеморативном отношении составила русско-японская война 1904-1905 гг., но Первая мировая война и крушение империи прервали процесс мемориализации событий на Дальнем Востоке. Такое повышенное внимание профессиональных историков, государства и общества к указанным четырем войнам объясняется их особым местом в российском историческом мифе, частотой и остротой актуализации образов участников и событий. При этом борьба империи Романовых с коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии происходила на нескольких театрах военных действий, и только на двух (в Крыму и на Кавказе) бои имели соизмеримые масштабы. Но если в первом случае союзники одержали победу (взяли Севастополь), то во втором успех был на стороне царских войск, что позволило при заключении мира обменять захваченные турецкие земли в Западной Армении на Крым, оккупированный французами и англичанами. Во всех русско-турецких войнах XVIII-XIX вв. обе стороны считали главным Балканский (Дунайский) театр военных действий, тогда как сражения в Закавказье должны были, по замыслу российского командования, отвлечь силы противника. Все это стало причиной того, что в исторической памяти победы в Европе имели гораздо больший символический вес, чем успехи русского оружия в так называемой Азии. Этот евроцентризм отечественного военно-исторического мифа — главная причина более чем скромного отражения боевых действий Кавказской армии в 1853-1856 гг. Это подтверждается количеством различных знаков ратной славы (названия боевых кораблей, количество и объем литературы, баталистика, характер упоминаний в справочниках и учебниках, топонимика, награды, названия воинских частей, фигуры отечественного военного пантеона и т. д.).

ПИЖ №3 (43) 2024 — Т. В. Андреева. КРЫМСКАЯ ВОЙНА ГЛАЗАМИ ЕЕ УЧАСТНИКОВ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

В статье, основанной на эпистолярных и мемуарных источниках — письмах, дневниках, воспоминаниях участников Крымской войны 1853-1856 гг., отложившихся в Научно-историческом архиве Санкт-Петербургского института истории РАН, — исследуется процесс формирования и трансляции индивидуальной и коллективной исторической памяти о войне, создания образов ее героев и антигероев. Продемонстрировано сложное соотношение историзации и мифологизации в складывании представлений о важнейшем военно-политическом событии XIX в., их параллельное существование на всех этапах осмысления и сохранения памяти о нем. Реконструкция механизмов меморизации Крымского испытания показывает, что культура исторической памяти, ценностное отношение к военному прошлому формировались одновременно с созданием источников личного происхождения. Отражающие не только персональный, но и коллективный опыт пережитого, они соединяют «свою историю» с историческим сознанием общества.

ПИЖ №2 (38) 2023 — О. А. Любезников. ОБРАЗ М. М. СПЕРАНСКОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПЛАСТИКЕ XIX ВЕКА: ИЗ ИСТОРИИ СИМВОЛИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

В статье рассматривается история создания скульптурных изображений М. М. Сперанского (1772-1839) в Российской империи в XIX в. Предпринята попытка проанализировать, какой публичный образ этого государственного деятеля складывался благодаря искусству ваяния. Первые — отличавшиеся натурализмом — скульптурные изображения М. М. Сперанского, изготовленные посредством посмертной маски, представляли собой бюсты, исполнявшиеся по заказу частных лиц. Публичные монументы, увековечившие облик сановника, появились в царствование Александра II. Фигура М. М. Сперанского представлена на рельефах петербургского памятника Николаю I и новгородского памятника «Тысячелетию России». В основу изображения в обоих случаях был положен предложенный бароном М. А. Корфом образ государственного деятеля — верноподданного спутника императора Николая Павловича. М. М. Сперанский как политический реформатор, разработчик кардинальных конституционных преобразований начала XIX в. не мог быть увековечен в скульптуре в контексте символической политики Александра II, принципиального приверженца незыблемости самодержавной власти.