ПИЖ №1 (41) 2024 — Содержание
Содержание номера
Развитие фундаментальной науки с помощью ремесел, т. е. новых технологий, и ремесел с помощью наук нашло свое воплощение в создании Академии художеств и наук, основанной именным указом из Сената 28 января (8 февраля) 1724 г. в Санкт-Петербурге. Такое сочетание в названии является декларацией о намерениях и видением развития науки, технологий и промышленности в их комплексной взаимосвязи. Практичному и прагматичному Петру Алексеевичу импонировали предложения Г. В. Лейбница инкорпорировать «искусства и художества» в Академии наук. Почему же выделяется роль именно Лейбница, ставшая уже общим местом в историческом нарративе Академии наук XIX в.? Во множестве своих записок Петру Лейбниц на протяжении почти 20 лет (с 1697 по 1716) доказывал необходимость основания центрального учреждения (коллегии) для «художеств и наук», в ведении которого должны были также находиться «художники и ремесленники с их произведениями», что означало связь теории и практики в новой академии: «…ничто не может быть так важно <…>, как наука и художества», писал Лейбниц в своей первой записке царю в 1697 г., возможно, не дошедшей до него, но несшей в себе все основные идеи, изложенные Лейбницем впоследствии.
Статья, основанная прежде всего на мемуарных источниках, посвящена факторам социокультурной адаптации военнопленных наполеоновской армии, несколько десятков тысяч которых, пережив гуманитарную катастрофу, оказались разбросанными по всей территории Европейской России. Большинство этих факторов были связаны с модернизационными процессами, которые происходили в России, с заимствованием западноевропейских культурных ценностей и моделей поведения. Российские дворяне, ориентированные в большинстве на европейскую культуру, охотно помогали пленным, принимали их в своих домах. Пленники могли рассчитывать на помощь и участие со стороны российских военных, тоже привыкших к европейским обычаям войны, частью которых было гуманное обращение с пленными. Даже в российской провинции было немало выходцев из европейских стран, также помогавших соотечественникам. Эти факторы влияли и на языковую ситуацию — распространение европейских языков облегчало общение.
На рубеже XIX-XX вв. государство усилило давление на представителей либеральной интеллигенции в России. Эпоха умеренного консерватизма Александра III сменилась периодом примитивного традиционализма. Даже малейшие отступления от государственной политики, любая критика стала восприниматься как оппозиция. Если до социалистов добраться было трудно, то до либералов, напротив, легко. Они стали объектом государственных репрессий. При этом сами умеренные либералы поддерживали государство. Одной из наиболее пострадавших организаций стало Вольное экономическое общество. Оно имело особый автономный статус, которого не было у других организаций. В его состав вошли многие либеральные юристы (легалисты) и их друзья экономисты. На заседаниях общества присутствовала молодежь, обсуждались государственные вопросы. МВД, исходя из необходимости запрещать любое политическое поведение, стремилось подчинить и ограничить ВЭО. В отношении Общества развернулась репрессивная кампания. Права общества постепенно ограничивались. С 1900 г. ВЭО почти перестало функционировать после серии конфликтов и возобновило свою работу с 1905 г. Прекращение работы ВЭО вызвало новую волну раздражения среди столичной интеллигенции, направленную против государства.
Иконы занимают особое место в жизни русского народа. Мнение, что они перестали играть общественно-политическую роль в новейшее время, представляется неточным. Придя к власти, большевики законодательно разработали постановление об удалении икон из всех общественных мест. Однако удаление икон натолкнулось на сопротивление этой акции части народа. Все это рождало многочисленные конфликты вокруг икон. Сами большевики свою политику удаления икон из общественных мест назвали иконоборчеством. С византийским иконоборчеством сравнивали политику новой власти их противники. Сразу после удаления религиозных изображений их места заняли портреты вождей революции.
Автор затрагивает мало освещенный в научной литературе вопрос об участии бывших деятелей декабристского движения в военных действиях на фронтах Крымской (Восточной) войны: Крымском, Дунайском, Кавказском и Балтийском. Участники дворянского оппозиционного движения в России первых десятилетий XIX в. (известного как движение декабристов), не пострадавшие по итогам следствия 1825-1826 гг., вернувшие себе гражданские права, чины и звания за годы службы, а также оставшиеся неизвестными правительству, к началу Крымской войны достигли солидного возраста, высоких чинов и должностей в военно-административной иерархии. С началом войны некоторые из них заняли ключевые посты в русской армии, командуя армиями и корпусами, сыграв значительную, а порой решающую роль в боевых действиях (А. С. Меншиков, М. Д. Горчаков, П. П. Липранди, Н. А. Реад в Крыму, А. Р. Цебриков на Дунае, Н. Н. Муравьев (Карский), А. Ф. Багговут, И. А. Базин, А. И. Гагарин на Кавказе, Ф. П. Литке и Ф. Ф. Матюшкин на Балтийском море). В задачу настоящей статьи входит обзор сведений о роли бывших участников тайных обществ декабристов и военных выступлений 1825-1826 гг. в событиях Крымской войны, что служит определенным вкладом в сложившийся в истории образ деятелей декабристского движения, представления о биографии и личности русских военачальников и военных деятелей 1850-х гг.
В статье, основанной на эпистолярных и мемуарных источниках — письмах, дневниках, воспоминаниях участников Крымской войны 1853-1856 гг., отложившихся в Научно-историческом архиве Санкт-Петербургского института истории РАН, — исследуется процесс формирования и трансляции индивидуальной и коллективной исторической памяти о войне, создания образов ее героев и антигероев. Продемонстрировано сложное соотношение историзации и мифологизации в складывании представлений о важнейшем военно-политическом событии XIX в., их параллельное существование на всех этапах осмысления и сохранения памяти о нем. Реконструкция механизмов меморизации Крымского испытания показывает, что культура исторической памяти, ценностное отношение к военному прошлому формировались одновременно с созданием источников личного происхождения. Отражающие не только персональный, но и коллективный опыт пережитого, они соединяют «свою историю» с историческим сознанием общества.
Среди трех десятков вооруженных конфликтов XVIII — начала XX в. с участием России четыре войны выделяются своим отражением в исторической памяти государства и общества. Это Северная война 1700-1721 гг., Отечественная война 1812 г., Крымская война 1853-1856 гг. и русско- турецкая война 1877-1878 гг. Конкуренцию последней в коммеморативном отношении составила русско-японская война 1904-1905 гг., но Первая мировая война и крушение империи прервали процесс мемориализации событий на Дальнем Востоке. Такое повышенное внимание профессиональных историков, государства и общества к указанным четырем войнам объясняется их особым местом в российском историческом мифе, частотой и остротой актуализации образов участников и событий. При этом борьба империи Романовых с коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии происходила на нескольких театрах военных действий, и только на двух (в Крыму и на Кавказе) бои имели соизмеримые масштабы. Но если в первом случае союзники одержали победу (взяли Севастополь), то во втором успех был на стороне царских войск, что позволило при заключении мира обменять захваченные турецкие земли в Западной Армении на Крым, оккупированный французами и англичанами.