Т. Н. Жуковская, К. С. Казакова. Студенты, корпоранты, верные подданные.
Рецензия на книгу: Фридман Р. Маскулинность, самодержавие и российский университет,
1804–1863 / Пер. с англ. Н. Проценко. Бостон / CПб.: Academic Studies Press /
Библиороссика, 2024. 264 с. Серия «Современная западная русистика» //
Петербургский исторический журнал. 2025. № 2. С. 250–258

Аннотация:

Рецензируемая книга представляет собой опыт изучения взаимоотношений студенческого сообщества и власти, как университетской, так и государственной, а также особенностей правовой и корпоративной организации студентов дореформенного университета. Автор исследует социальные связи студенческой молодежи, формирование официальных и альтернативных поведенческих моделей студенчества, которое было в то время исключительно мужским сообществом. Автор настаивает на том, что нормативная гендерная модель верноподданного «слуги отечества и Государя» и выработанный
университетской корпорацией идеал образованного эмансипированного молодого человека существенно расходились. Рецензия критически оценивает реконструированные автором для данной социокультурной группы идеалы маскулинности.

Ключевые слова: университеты в России, студенчество, гендер, академическая корпорация, социальная история университетов, современная западная русистика.

Автор:

Жуковская, Татьяна Николаевна — к. и. н., старший научный сотрудник Санкт-
Петербургского института истории РАН (Санкт-Петербург, Россия).
E-mail: tzhukovskaya@yandex.ru
ORCID: 0000-0001-9776-0038

Автор:

Казакова, Ксения Сергеевна — к. и. н., старший научный сотрудник Центра гуманитарных
проблем Баренц-региона Кольского научного центра РАН (Апатиты, Россия).
E-mail: ksenia-kuznec@yandex.ru
ORCID: 0000-0002-5071-4947

Перейти к полноэкранному режиму

Похожие записи

ПИЖ №2 (38) 2023 — С.В.Пронкин. «ВВЕДЕНИЕ К УЛОЖЕНИЮ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАКОНОВ» М. М. СПЕРАНСКОГО В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

В статье рассматриваются высказанные в дореволюционной историографии мнения и оценки относительно знаменитого преобразовательного проекта М. М. Сперанского, подготовленного в 1809 г. по предложению императора Александра I. Делается вывод, что оценки исследователей проекта во многом обусловливались их политическими взглядами. Либеральные историки относились к нему в целом положительно, консерваторы и сторонники левых взглядов, напротив, оценивали его низко. Высказанные в то время мнения нашли продолжение в советской и современной историографии.

ПИЖ №2 (46) 2025 — А. А. Вовин. РИМСКОЕ ПРАВО И ПСКОВСКАЯ СУДНАЯ ГРАМОТА

Настоящая статья продолжает серию из двух статей, написанных в соавторстве А. А. Вовиным и Н. Б. Срединской и посвященных проблеме рецепции римского права в его латинском изводе на Северо-Западе Руси. В центре всех публикаций лежит 89-я статья Псковской Судной грамоты, близкая в текстуальном и смысловом отношении к соответствующим местам в кодексах Феодосия и Юстиниана. В настоящей статье развивается и обосновывается высказанная ранее мысль о том, что норма юстиниановой кодификации не могла проникнуть в Псковскую Судную грамоту через более поздние византийские сборники, чьи переводы на церковнославянский бытовали на Руси. Соответственно, источником этой статьи Псковской Судной грамоты, а также ряда новых понятий, появляющихся в ней, был некий латиноязычный источник, отразивший реалии кодекса Юстиниана или более раннего кодекса Феодосия. В статье рассматривается еще одна статья Псковской Судной грамоты, чье происхождение могло быть связано с кодексом Феодосия. Конечные выводы позволяют по-новому посмотреть на истоки права Северо-Запада Руси и на то, в какой мере древнерусская культура испытала рецепцию римского права.

ПИЖ №2 (46) 2025 — Е. Ю. Зубкова. «ПОБЕДА И ВЕЛИКОЕ ПРОЩАНИЕ»: КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ И ПОЛИТИКА ПАМЯТИ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ. 1945–1965 ГГ.

В России существуют и сосуществуют несколько памятей о войне: одна формировалась спонтанно как живой опыт пережитого, другая была результатом реализации целевого государственного проекта, результатом политики по конструированию памяти. В какой степени государственный коммеморативный проект учитывал общественный запрос на память о войне? Какие цели преследовала государственная политика памяти, создавая образ Великой Отечественной войны? Как этот образ воплощался в различных мемориальных форматах? Этим и другим вопросам формирования памяти о войне — от Дня Победы 1945 г. и до Дня Победы 1965 г. — посвящена статья.

ПИЖ №2 (46) 2025 — М. А. Носко, И. С. Ратьковский. «МНЕ БЫЛО 15 ЛЕТ, КОГДА В 1903 Г. МЕНЯ ПРИНЯЛИ НА СЕСТРОРЕЦКИЙ ЗАВОД…»: К ВОПРОСУ БИОГРАФИИ В. А. ЕМЕЛЬЯНОВА

В статье анализируются основные аспекты биографии Василия Александровича Емельянова (1888–1978), рабочего Сестрорецкого оружейного завода и представителя известной семьи, причастной к сокрытию В. И. Ленина в Разливе в 1917 г. Авторы рассматривают его революционную деятельность: перевозку оружия и нелегальной литературы из Финляндии, участие в боевых дружинах, а также его аресты и ссылку. Особое внимание уделяется событиям декабря 1907 г., когда В. А. Емельянов оказался вовлечен в вооруженные столкновения с властями. В научный оборот вводятся малоизвестные и впервые выявленные источники, которые позволяют всесторонне переосмыслить страницы социальной и общественно-политической истории Сестрорецка периода революционных преобразований. Исследователи выявляют противоречия в воспоминаниях В. А. Емельянова о событиях 1917 г. и сопоставляют их с архивными материалами. Авторы подчеркивают значимость междисциплинарного подхода, отражая социокультурные изменения в локальном революционном движении. В статье указано на необходимость дальнейших детальных исследований биографий участников рабочего движения для более полного понимания их роли в революционных событиях начала XX в.

ПИЖ №3 (43) 2024 — В. В. Лапин. ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ О СОБЫТИЯХ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ 1853-1856 ГГ. НА КАВКАЗЕ

Среди трех десятков вооруженных конфликтов XVIII — начала XX в. с участием России четыре войны выделяются своим отражением в исторической памяти государства и общества. Это Северная война 1700-1721 гг., Отечественная война 1812 г., Крымская война 1853-1856 гг. и русско- турецкая война 1877-1878 гг. Конкуренцию последней в коммеморативном отношении составила русско-японская война 1904-1905 гг., но Первая мировая война и крушение империи прервали процесс мемориализации событий на Дальнем Востоке. Такое повышенное внимание профессиональных историков, государства и общества к указанным четырем войнам объясняется их особым местом в российском историческом мифе, частотой и остротой актуализации образов участников и событий. При этом борьба империи Романовых с коалицией Англии, Франции, Турции и Сардинии происходила на нескольких театрах военных действий, и только на двух (в Крыму и на Кавказе) бои имели соизмеримые масштабы. Но если в первом случае союзники одержали победу (взяли Севастополь), то во втором успех был на стороне царских войск, что позволило при заключении мира обменять захваченные турецкие земли в Западной Армении на Крым, оккупированный французами и англичанами.

ПИЖ №2 (46) 2025 — П. А. Аваков. «СТАРШИЙ БРАТ» И ДРУГИЕ «РОДСТВЕННИКИ» САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

В историографии неизменно подчеркивается уникальность Санкт-Петербурга как города нового типа, ставшего символом имперской России. Многие авторы констатируют, что у него были исторические предшественники в том же регионе. В последние годы наметилась тенденция считать «старшим братом» Петербурга Таганрог, на месте которого в 1699 г. был заложен город-крепость Троицкий. На первый взгляд, для этого есть все основания. Троицкий действительно стал первым портовым городом, построенным в царствование Петра I на берегу моря по регулярному плану в качестве базы военно-морского флота. Как и Петербург, Троицкий являлся пограничным форпостом, и место для его строительства тоже выбрал сам царь. Однако исторические судьбы двух городов кардинально различаются, а обстоятельства их основания таят в себе загадки. В 1711 г. Петру I пришлось принести «старшего брата» в жертву ради процветания младшего, поскольку к тому времени балтийские планы стали для царя важнее черноморских. Возрожденная Екатериной II в 1769 г. крепость на Таганроге через 15 лет потеряла свое прежнее военно-стратегическое значение и превратилась в торговый город. Позже Таганрог стал одним из элементов «антипетербургского мифа».